В ее лавке вы можете купить "Счастье" — так называется эликсир в тусклой золотистой бутылочке, мерцающий из-под толстого стекла перламутровыми искрами. Она варит все зелья сама: по рецептам ли из древних книг, по наитию ли, или, быть может, по обману — кто знает?

Эта лавка, кажется, существует столько же, сколько ее могут помнить самые старые жители Синиструма. Ведьма в каком-то там поколении, она недавно сменила свою мать на посту торговки зельями, ингредиентами (сушеными и живыми) для чужого колдовства и предсказаниями на день.

Она никогда не лезет в чужие жизни — только наблюдает, советует, если ее спросят, смеется, когда не спрашивают и творят чушь без ее советов. Она любит разговаривать и заговаривать, она продает вам то, чего вы и не желали покупать — но оно вам обязательно пригодиться.

Рожденная в семье ведьм она просто существует в этой своей атмосфере пыльных книг, черных кошек и красивых вельветовых платьев. Ее голос глубок и мягок, как объятия; ее язык остер, как когти; ее знания глубоки, как тот колодец у порога.

Никто не знает, сколько ей лет, а она никогда честно не ответит. Она младше своей матери и бабушки; возможно, она младше вас. Не будете же вы спрашивать у леди, не правда ли?

Она любит эту жизнь и, возможно, немного вас. Заходите в гости на устроенные ей "Чудесные вечера Чудесных существ" — экзотическое мясо; запретные фрукты; великолепные танцоры. Вход строго по пропускам, заюш, но его всегда можно купить.

[indent]Ему снится долгий и дурной сон.

[indent]Во сне том его накрывает чувство страха: липкое, удушающее, такое, что он разевает свою клыкастую пасть и не может выть; он скребет когтями о бетонный пол, но не производит ни звука; задние лапы его стянуты цветастым шарфом, а в уши его льются звуки Turnier Tango. Он скулит, но ему лишь кажется, потому что на самом деле он лежит мертвой трухой. Вокруг кто-то смеется и нажимает на него тяжелыми ботинками; он знает, что должен подняться и укусить — откусить им руки по самые шеи.

[indent]Вместо этого цветастый платок вдруг становиться огромным, хищным и прекрасным змием, и поглощая его от самых пяток до макушки острый клык царапает веко. Яркая вспышка сменяется черной болью.

[indent]Учащенное дыхание спящего становится нервным дыханием пробудившегося.

[indent]Когда веки трогает утреннее солнце он видит перед собой две вещи:
[indent]Красный свет;
[indent]И ничего.

[indent]Он трет лицо, мягкое и покрытое утренней_не_свежестью, ладонью и знает, что он увидит, когда откроет веки: высокую дверь балкона, распахнутую настежь, отчего легкая тюль находилась в постоянном движении от утреннего весеннего ветерка, какой-то нелепый искусственный цветок, кресло с диковинной обивкой, журнальный столик, усыпанный пеплом и фотографиями. А вторым глазом, который он по привычке открывает, как это можно было бы понять еще вчера и позавчера, и даже пару месяцев назад — он не увидит ничего.

[indent]Когда он плещет в лицо ледяной водой и, опершись о раковину, долго разглядывает отражение, то находит себя уродливым. Росчерк шрама напоминал то ли о глупости собственной, то ли о странном стечении обстоятельств, где вины его было примерно пять процентов. Мог ли он предсказать, что легкий флирт и полезное знакомство обернуться для него совсем не увлекательной поездкой в чей-то дом и несколькими днями приключений, которых он не ждал? Нет, не так он хотел провести ноябрь прошлого года. Ослабленный этой своей традицией самоистязания попался он максимально ублюдочно: стервятники, словно почуяв кровь, так глумливо окружили и так позорно скрутили.

[indent]Пока он широко мажет на лицо взбитую помазком пену,  то думает о том, что бывал в плену, но никогда бы не подумал, что из него можно выйти с чем-то большим, чем трофейная губная гармошка своего охранника. Размышлять о том, из каких частей тела всех тех, чьи фото были рассыпаны по столу и приклеены к стеклу балконной двери, он бы сделал гирлянду на рождественскую елку выходит почти буднично: глухая ярость, затаившаяся где-то внутри, ждала момента, и рука, что вела линию опасной бритвой по щеке, уже не дрожит. Он вытирает остатки пены с гладко выбритого подбородка и все еще не находит себя привлекательным. Когда Соломон прикрывает нездоровый глаз повязкой то думает, что это было бы стильно, если бы не обстоятельства.

[indent]Когда он готовит  кофе и садится с сигаретой в кресло, то мажет взглядом по дате и времени и задумчиво выдыхает дым. Когда-то, лет пять назад, он шутливо пообещал встретить одну задницу из тюрьмы, и сегодня этот день настал. Недели три назад его социальных сил хватило только на один звонок: сказать "привет", спросить, когда он выходит, и сухо попрощаться. Карлос, вероятно, еще припомнит ему этот разговор, но Соломон лишь думает о том, как вести сейчас машину, и немного о том, что, возможно, надо аккуратнее давать обещания.

[indent]Он-то знает что всё, что он даже мимолетно обещает, он выполнит. Рано или поздно.

[indent]Ровно через сорок шесть минут он встает, сметает все окурки в мусорную корзину и какое-то время молча смотрит в шкаф. Рядом со стройным рядом выглаженной одежды висит черный мешок, который он раздраженно сдвигает в сторону: пообещав себе сжечь эти окровавленные лохмотья после мести, он каждый раз говорит себе аккуратнее давать обещания. Примерно, как те, про которые он думал сорок восемь минут назад.

[indent]Когда он подтягивает привычным движением брючины и садится за руль то думает (в очередной раз), что глупостью было надеяться отлежаться в убежище и думать, что все раны пройдут сами собой. Они затянулись, оставив за собой следы, которые он лично наблюдать на себе не хотел. Когда он заводит мотор то думает, что случайно переехать парочку людей из списка было бы местью не менее приятной.

[indent]А позже, когда он задницей прижимается к крылу своего вишневого Пежо и закуривает новую сигарету, вспоминает упругие груди той сучки, что настучала на него своему сумасшедшему папаше, и размышляет, какими они будут на вкус. Соломон поднимает голову, когда слышит шаги рядом с собой, совсем как ищейка ведет носом по ветру и даже скалит улыбку, встречаясь взглядом с Карлосом.

[indent] — Привет, Шарли. — Когда мужчина встанет рядом, то он тянет руку и сжимает пальцы на его загривке, подаваясь вперед и почти интримно шепча:

[indent] — Хоть одна шутка про мое лицо, и в следующий раз встретимся на твоей могиле.

[indent]А затем отстраняется, шлепая по бедру и закуривает еще одну, предлагая пачку и Карлосу, раздумывая, что местным фараонам следовало бы внимательней проверять права у одноглазых водителей.

[indent]  — Дома только кофе, сигареты и пепел, так что если ты голоден выбери, что ты хочешь.

Хантер прокручивает в голове свое новое звание и, пожалуй, готов с ним согласиться. Он и впрямь превращается в чертового сталкера. Одна случайная встреча ничего не значит, конечно, но он ведь знает, что действительно искал бы своего ночного партнера по всем уголкам Города, сколько бы это времени ни заняло. Просто потому что ему слишком любопытно, что еще можно ждать от этого мальчишки. Потому что впервые за очень долгое время он чувствует, что действительно вляпался. Это не просто физическое влечение, ему и правда интересно узнать Эла получше, изучить его вкусы, выяснить нечто большее, чем его навыки соблазнительно двигаться и сладко стонать.

Вот сейчас, к примеру, ему удается узнать, что Эл совсем не против сладкого кофе, хотя на его, Хантера, вкус, это перебор, самому ему такое пить хоть и нравится, но после этого требуется выпить еще как минимум полбутылки воды, чтобы загасить сладость, а на это у него вечно не хватает ни времени, ни желания. И Эл читает его, как открытую книжку, ловко развернувшись в его руках, которые Хантер и не собирается убирать с талии, а только покрепче прижимает к ней ладони, благо хоть хватает ума не притянуть парня еще ближе, чтобы потереться о него и проверить, насколько они рады видеть друг друга вновь.

- Думаешь, у меня душа черная? - Хантер тянет это наигранно обиженно и мягко поглаживает чужую талию. - Может, я каждое воскресенье хожу в церковь и пою в хоре. - Он поворачивает голову к меню, быстренько пробегается взглядом по позициям и смотрит на бариста. - Матча латте, пожалуйста. - Пожимает плечами, теперь уже глядя на Эла. - По родине иногда тоска накатывает.

Напиток, мягко сказать, на любителя, но в Японии этот горький порошок, притворяющийся чаем, в былые времена пили постоянно, и Хантер потихоньку пристрастился к горькому вкусу, а теперь, когда его можно разбавить еще и кофейной горечью да приправить молочной пенкой, чтобы вызвать еще больше отвращения у противников таких извращений, оками все чаще покупает именно его, изредка разбавляя выбор чем-то вроде айс американо.

Он расплачивается за двоих и немного запоздало понимает, что пускай и мельком, но начинает проговариваться о более личных вещах. О родной Японии он и не собирался упоминать, особенно перед, по сути, совсем незнакомым человеком, но раз уж ляпнул, то пора признаться самому себе, что уже даже подсознание всеми своими щупальцами тянется к этому непокорному парню, желая расположить к себе, чтобы... что? Хантер никогда не задумывался о том, чтобы заводить с кем-то долгосрочные отношения, не в его положении о таком думать, но разве не может он позволить себе небольшую слабость, пока еще волен сам распоряжаться своей жизнью?

Он сдержанно смеется, убирая руку, но вместо, того, чтобы оставить беднягу в покое, подается вперед, приближается к уху Эла и низко произносит:

- А ночью ты не хотел, чтобы я вел себя прилично.

Хантер выпрямляется, как ни в чем не бывало, и смахивает с плеча парня невидимые пылинки, даже не касаясь его, скорее просто колышет воздух рядом с ним. Он не будет слишком вызывающим, все-таки это место не так уж и далеко от университета, повсюду могут быть лишние глаза и уши, а ему совершенно ни к чему, если между студентами поползут слухи. Его репутация безупречна, так и должно оставаться. К тому же... он все еще хочет быть "хорошим мальчиком" для этого хитреца, что глядит на него с лисьим прищуром и шипит недовольно на каждый выпад. Такой очаровательный. Такой трогательный. Такой своенравный. Одно его присутствие рядом кружит голову, его запах, голос, взгляд сводят с ума.

Хантер засовывает одну руку в свой карман, а второй опирается на прилавок, продолжая буравить парня пристальным взглядом. Медленно он осматривает Эла с ног до головы, фиксирует каждую маленькую деталь, отмечая разительные перемены и восхитительную скромность, от которой, очевидно, ему и самому неловко. Эл выглядит совсем иначе (конечно, идиот, он ведь одет и не прыгает на тебе, отчаянно цепляясь за твои плечи и повторяя твое имя), почти невинно, но это явное несоответствие его характеру будоражит еще сильнее, потому что на самом деле вся соль как раз в упрямом и обжигающем взгляде за очками, который раскрывает маленького дьяволенка в ангельском обличии.

- Тебе идет, - ласково подмечает Хантер и не удерживается от того, чтобы протянуть руку и коснуться волос аккурат над дужкой очков, словно идеально лежащая прядка нуждается в том, чтобы ее поправили. Эл похож на студента, и вместе с этой мыслью приходит желание узнать, не в его ли университете он учится, чтобы однажды оставить его после занятий и посмотреть, как эти очки будут единственной вещью, надетой на него. - Куда ты такой красивый собрался с утра пораньше? Клубы и бары уже закрыты... - рассуждает, явно намекая на не совсем трезвое состояние парня ночью. - Учеба? Работа? Бойфренд?

Он даже осматривает зал, будто действительно выискивает взглядом возможного кавалера, когда бариста практически без эмоций, с едва уловимой ноткой раздражения, отдает им заказ, явно желая избавить свои глаза от сцен флирта. Хантер подхватывает оба стаканчика, но не отдает Элу, а только приподнимает один локоть и взглядом показывает, чтобы тот взялся за его руку на манер самой сладкой парочки, от которой нормальных людей тянет блевать. Волк и сам такой же, но сейчас он находит этот жест бесконечно милым. У него точно крыша поехала.

- Раз поблизости никого нет, я занимаю место бойфренда на этот утро, - заявляет он, и тут же добавляет, помахивая стаканчиком с мокко, чтобы не возникло споров: - Иначе останешься без кофе.

можно посмотреть под читателем